Затрепетал под зимним ветром листок мандата в руке. Подпись, печать. Распоряжение набито на печатной машинке со скачущей буквой «р». Она проваливается в строчке и можно ошибиться, прочитав её как «о».
«Для содержания арестованных буржуазных саботажников выдать тов. Макееву И.Н. ревнаган, ручную бомбу и три манлихера*. Арестованных держать без выпуска в Литейном доме Юсуповой. Дзержинский».
- Тут, значит, пока будем квартировать? – Сашка, матрос кучерявый с «Авроры»**, трёт красные уши замёрзшие, глядит на золотые стены. – Неплохо князья жили.
- Княгиня Юсупова жила, - поправляет очкастый студент Владимирский. – Сейчас народное достояние. Детский сад здесь откроем или школу.
Макеев хмурится. Два десятка буржуев сидят на ступеньках лестницы первого этажа. Надо их разместить, накормить, и охранять. Ладно хоть койки от госпиталя остались. Сашка молодец, матрасы с подушками отыскал. Водопровод работает, электрические лампочки светят. И телефон исправен.
- Всех наверх, - командует Макеев. – В комнату без окон которая. Там будете проживать, граждане саботажники.
Молча поднялись, идут. Молодые и старые, но все богато одеты, пальто без заплат, шубы с воротниками меховыми, галоши*** у каждого. С узелками, что из дома прихватили. Еды им на вечер нынче своей хватит, а завтра за пайком придётся посылать. Разберёмся, не впервой.
Поставили койки, закрыли двери. Потом снова отворили, душно в княжеском будуаре, когда двадцать мужиков вместе сидят. У дверей часовой Севастьяныч, токарь с Путиловского. В кресле с резными ручками. Манлихер к стенке прислонил. Сам за буржуями следит.
Владимирский Сашке рассказывает в караулке, какие княгиня романы крутила во дворце.
- Про неё даже говорили, что она и есть та самая Пиковая Дама, - говорит очкастый, покуривая папироску. – Отчаянная старуха была.
- Что за дама такая? - залюбопытствовал Сашка. Бескозырку на мраморный столик положил, чай чёрный с сахарином пьёт, третий стакан, аж лоб матросский вспотел.
— На Литейном, прямо, прямо, возле третьего угла, там, где Пиковая Дама, по преданию, жила! – продекламировал студентик и поднялся. Огляделся. Сходил куда-то. Суёт Сашке книжку в истрёпанной картонной обложке издательства А.Ф. Маркса. «Пушкин. Пиковая дама».
- Читай, в библиотеке госпитальной нашёл, - Владимирский чайник на печку ставит, вскипятить ещё водички. Ночь длинная, холодная. Хорошо буржуям, матрасами укрылись и дрыхнут. А караульщикам спать нельзя. Контрреволюцию проспать можно.
По мраморной лесенке шаги быстрые - чок-чок, чок-чок. Макеев бегом поднимается.
- Спокойно всё? – спрашивает у часового. Тот кивает. Буржуи спят тихо, не храпят, ветров не пускают. Интеллигенты.
- Женщину не видал? – Макеев головой крутит.
- Какую женщину? – Севастьяныч брови вверх задрал. - Тут только портрет с бабой висит и всё.
Лоб хмурит Макеев. Смотрит на огромный портрет над парадной лестницей. Красавица смотрит с него на всех, кто по дворцу гуляет.
- Да понимаешь, прикорнул я, - Макеев самокрутку свинтил, лизнул и спичками чиркает, зажигает. Отсырели, не горят.
Севастьяныч ему самодельной зажигалкой огонь высек. Закурил командир, фуражку со сломанным козырьком снял, лоб вытер.
- Дремлю, вдруг черёмухой опахнуло меня, запах такой сладкий, - Макеев затягивается, дым густой, едучий пускает. – Глаза открыл, баба идёт, в платье белом, до пят. Из благородных. Я ей говорю, а ну-ка гражданочка, погоди. А она шасть - за покрывало, что на стенке висит. Я его рукой дёрнул, а там стена каменная. Как бы побег не устроила нашим буржуям эта дамочка.
- Приблазнило тебе, Макеев, - гудит Севастьяныч, усмехаясь. – Ты сколько уж без сна-то?
- Третий день на ногах.
- Иди, отдыхай, только пальбу спросонья не устрой.
Макеев в комнату к буржуям заглянул, спят контрреволюционеры. Докурил самокрутку. Хотел на пол бросить, да постеснялся на красоту резного паркета сорить. Сжал окурок в кулаке.
- Ну, ты поглядывай, - нахлобучил обратно фуражку командир и ссыпался вниз по лестнице. На площадке остановился, оглянулся на портрет красавицы, хмыкнул и ушел отдыхать.
Студентик чаю напился, дремлет. Сашка читает книгу, губами шевелит, удивляется тому, как буржуи сказкам верили. Скоро его срок часовым стоять, как раз «собачья вахта»****, самое тухлое время. Поглядывает матрос на часы, снятые позавчера с контрика*****, вот уж пять минут до полуночи. Пора и вставать. Надел бескозырку, манлихер на плечо повесил, книжку в карман бушлата сунул.
Севастьяныч ушёл, Сашка в его нагретое кресло уселся. Мельком глянул в камеру, дрыхнут буржуи. Книжку вытащил, огляделся. Нет никого, на посту читать нельзя, но интересно, как там с картами разберётся Германн. Невезучий офицерик.
Во дворце тишина. Только лампочка над головой иногда потрескивает.
«Германн трепетал, как тигр, ожидая назначенного времени. В десять часов вечера он уж стоял перед домом графини. Погода была ужасная: ветер выл, мокрый снег падал хлопьями; фонари светились тускло; улицы были пусты», - читал Сашка, забыв о буржуях.
Что-то легонько щёлкнуло на лестнице. Матрос голову поднял, прислушался. Никого. Может, Макеев идёт пост проверять? Встал, книжку в карман пихнул.
Вдруг с лестницы женщина в белом платье. И черёмухой запахло, как в детстве, в деревеньке под Рязанью.
- Стой! – Сашка схватил манлихер, но тот из руки выскользнул, на пол грохнулся.
Женщина мимо проскользила, и к буржуям в камеру!
- А ну стой! – Сашка манлихер поднял, и за ней.
Некоторые буржуи головы подняли, видно грохот упавшей винтовки разбудил. А женщина меж ними плавно прошла, огляделась и кому-то пальчиком погрозила.
Чок-чок-чок на лестнице. Макеев примчался. Волосы ко лбу прилипли со сна, с револьвером в руке.
- Она это! Она! – кричит. Тут уж все проснулись.
А женщина засмеялась, как колокольчик валдайский, и в стенку вошла. И пропала. Арестанты спросонья возмущаются, а дамочки никто из них видел. Не успели, так быстро она промелькнула.
- Вы бы, господа комиссары, дали нам выспаться, что за шум некстати! – захрипел толстяк седой, укрываясь богатой шинелью с красными отворотами****.
- Спите, ваше превосходительство, спите, граждане буржуи, - Макеев быстро их посчитал. Все на месте. Вышел и двери закрыл.
Сашка стоит, глаза выпучил, но манлихер крепко держит. Командир Сашку отвёл подальше, огляделся и к уху наклонился.
- Я вполглаза спал, вдруг грохот слышу наверху, вскочил и сюда, - шепчет Макеев. – Бегу, а портрет-то над лестницей пустой! Рама одна!
Матрос посмотрел на закрытые двери, вышел на площадку, вернулся.
- На месте княгиня эта, - головой качает. – Да не верю я в блазнил******* всяких. Тут, наверно, ход какой в стене есть.
- Ну ладно, - Макеев револьвер в кобуру засунул. – Нам эти бабы ни к чему. Наше дело контрреволюционеров караулить. Зорко гляди, матрос. Я сейчас оправлюсь, и к тебе поднимусь. Опасаюсь, как бы побега не было. Осрамимся перед Дзержинским крепко. Изловить бы эту бабу!
Брякнуло в окно. Ещё раз. Студент голову поднял. По стеклу, растаивая, ползут вниз комочки снега. Открыл створку. Сморщился от холода. По Литейному гуляет ветер, снег порхает. Внизу патруль Красной Гвардии, человек двенадцать. У каждого винтовка на чёрном ремне.
- Эй, кто такой? – кричит снизу парень разбитной, в смятом картузе. Цигарка прилипла к нижней губе. – Открывай двери!
Сзади Макеев, оттолкнул Владимирского.
- Что орёшь?! – свесился за окно. – Андрюха, ты?
- Здорово, Макеев! – сплюнул тот цигарку. - Охраняешь кого?
- Тюрьма тут временная, - Макеев махнул рукой. – Не мешайте.
Закрыл с дребезгом стеклянным окно командир. Повернулся к студенту.
- Ну дела, - мотает головой. – Баба тут скользкая, белая. Из портрета выходит и бродит по дворцу.
Севастьяныч в кресле глаза открыл, недовольно бурчит, дескать, ерунда это. Владимирский задумался.
- У меня брат здесь лежал, когда его в Пинских болотах ранило, - говорит студент. – Рассказывал, что по ночам хозяйка дворца, как привидение, здесь появлялась. Кто не спал от боли, того успокаивала.
Задумался Макеев.
- А ну, пошли со мной все.
Пришли к камере. Там буржуи на выводку просятся. Севастьяныч их по одному конвоировать принялся до сортира.
Сашка послушал студента, почесал затылок.
- А как же Пиковая Дама? – говорит. – Сам же мне стихи читал.
- Да Пушкин умер ещё до того, как этот дворец построили, - отмахнулся Владимирский. – Я пошутил, да и причину нашёл, чтоб тебе книжку хорошую дать почитать. А привидение, оно давно здесь. Хотя княгиня сама в Париже умерла лет тридцать назад.
- Нас её хождения не интересуют, - товарищ Макеев засопел носом. – Как бы она буржуям не помогла. Масть-то у них одинаковая, контрреволюционная. Опасаюсь я побега.
Буржуи оправились, снова спать завалились. Один, старикашка плешивый, с носом большим и сизым, к дверям подошёл, командира зовёт.
- Мне бы с вами поговорить надо, - шепчет Макееву.
Вывели его на площадку, двери в камеру закрыли, слушают все.
- Я, видите ли, давнишний революционер, - откашливается плешивый. – Ещё лет пятьдесят назад бомбы в жандармов кидал.
- А за что тебя арестовали? – насупил лоб Макеев.
- В гостях был у старого товарища, - старикашка улыбнулся виновато. – А ваши пришли за ним, да и меня заодно прибрали. Вы бы меня отпустили, или начальству своему сообщили, что Семён Егорович Кармазинов здесь. Меня знают старые революционеры. Я и с Плехановым знаком, и с Бакуниным.
- Утром разберёмся, - Макеев хлопает старикашку по плечу. – Пока поспи, товарищ. Ничего с вами не случится.
Оставили Сашку на часах, сами в караулку ушли. Во дворце тишина. Печку растопили заново, чайник поставили. Севастьяныч с Макеевым студента слушают.
- В Питере много загадок, - говорит тот, папироску закурив. – Ещё Гоголь про это писал, и Пушкин, да и другие. Слыхали, как Медный Всадник ночью по городу носится?
Не дождался ответа, набрал воздуха в грудь и начал.
- На берегу пустынных волн, стоял он, дум великих полн, и вдаль глядел. Пред ним широко река неслася, - негромко читал Владимирский. Севастьяныч с Макеевым забыли про чай, и слушали его, раскрыв рты.
Сашка прислушался к буржуям, спят. Походил по паркету, дощечки похрустывают под башмаками. Повесил манлихер на плечо, глянул на двери камеры закрытые. Отошёл на лестничную площадку. Смотрит на портрет красавицы. Откуда-то слова льются, гладкие, красивые, как бусы жемчужные. Так и текут слова, как жемчужинки в руках перебираешь.
- Люблю тебя, Петра творенье, люблю твой строгий, стройный вид, Невы державное теченье, береговой ее гранит, твоих оград узор чугунный…
- А, да это студент стихи читает, - догадался Сашка. И на портрет княгини посмотрел. Товарищ Макеев опасается, что привидение побег буржуям устроит, всё-таки кровь-то у них одна. А если и вправду изловить красотку? Ага. Надо подстеречь, когда вылезет она из портрета своего, а раму сломать сразу же. Куда ей деваться? А некуда! Тут мы её и словим! Или вовсе сгинет блазнила эта!
Улыбнулся матрос, вернулся в караульное кресло, книжку достал, читает, а сам прислушивается, да украдкой поглядывает, не плывёт ли княгинюшка. Но больно уж интересно Пушкин пишет. Увлёкся Сашка, зачитался.
«Чекалинский стасовал. Германн снял и поставил свою карту, покрыв ее кипой банковых билетов. Это похоже было на поединок. Глубокое молчание царствовало кругом. Чекалинский стал метать, руки его тряслись. Направо легла дама, налево туз.
— Туз выиграл! — сказал Германн и открыл свою карту.
— Дама ваша убита, — сказал ласково Чекалинский»,
Сашка вздрогнул от неожиданности. Вот это да! Проиграл Герман!!!
И тут рядом с ним мелькнул белый силуэт. Матрос секунду оторопело глядел, как призрак княгини скользит по паркету, вскочил, и бегом к портрету. Выскочил на площадку, глядит, рама пустая. Сломать её! К ней бросился Сашка по узкому балкончику.
В караулке прислушались к бряканью флотских башмаков по резному паркету.
- Опять, наверное, привидение гуляет, - Макеев улыбнулся. – Вот Сашка и шумит. Хоть и не верю я в них, но утром всё же доложу на Гороховую. В ВЧК пусть разбираются. Если домзак******** тут будет, не место бродячим княгиням в нём.
Вьюга ударила в окна, на миг белой простыней завесив стёкла. Тут же на Литейном грохнули выстрелы, закричали, завопили.
Окно наотмашь резко растворил Макеев. Летит по проспекту лихач, гонит лошадь. Одним махом промчались мимо дворца сани, в них женщина раскинулась, вот-вот выпадет, болтается безвольно. Увидел только Макеев – кровью лицо женское залито. А за лихачом бегут патрули, стреляют на ходу.
Повернулся от окна командир, головой качнул, хотел сказать что-то. Не успел.
Закричали страшно во дворце, потом удар послышался, будто упало что-то и тишина.
На площадке между первым и вторым этажом лежит Сашка, кровью подплывает, не шевелится. Макеев сразу на портрет глянул – на месте красавица, опёрлась на креслице, смотрит в сторону задумчиво. Погрозил ей командир револьвером.
Севастьяныча к буржуям сразу отправил. Тот манлихер наперевес и к дверям камеры. А там тоже крик. Буржуи бежать пытаются. Макеев от Сашки вверх по лестнице, только кинул Владимирскому несколько слов.
- Дышит матрос! – а сам револьвер вытащил из кобуры. – Бинты принеси!
Буржуи вопят, руками машут, в двери ломятся. Севастьяныч штыком их пугает, в лица тычет. Макеев сразу пальбу открыл. В потолок три пули всадил.
Как порохом запахло, утихли арестанты. Толстяк генерал вперёд протиснулся, пыхтит.
- Вы уж стреляйте нас, как положено, а не режьте втихомолку, - хрипит. Буржуи кивают, пытаются что-то сказать, но старый генерал никому не даёт говорить, рявкнул на других - «Молчать!».
- Ваш брат каторжанин пришёл и надворного советника Кармазинова прикончил, - продолжает толстяк.
Макеев рукой с револьвером машет, дорогу себе требует. Расступились арестанты. И точно, лежит на своей койке тот самый плешивый старикашка. Горло вскрыто, кровь лужей на полу.
Оставил командир у дверей Севастьяныча, сам метнулся на улицу. Засвистел, патруль зовёт. Руку поднял. Ладно, вьюга утомилась на время, снег прилёг. Увидали его. Быстро подошли. Те самые, что снежками в окно кидались.
Объяснил им Макеев дело, засвистал от удивления Андрюха, старший патруля.
Зашли во дворец. Сашку в караулку занесли. У него вроде все цело, только побился, когда с балкончика от портрета на площадку кувырнулся.
Плешивого вынесли во двор, койку его с матрасом кровяным туда же вытащили. У дверей камеры троих на часы поставили, остальные в караулке сели. Стали думать, что делать.
- Владимирский, - приказал Макеев. – Телефонируй на Гороховую, доложи, что случилось. Пусть дают указание, как быть.
Пока студент ходил вниз, к телефону, решили посты поставить сдвоенные по дворцу. Один у портрета. И ждать, что из ВЧК прикажут.
Петруха, патрульный, дельную мысль подал. Переговорить надо с буржуями, кто видел, как плешивого резали. И записать всё.
- В полиции так делают, - говорит Петруха. – Я на Лиговке жил, так там всё время или меня допрашивали, или про меня расспрашивали.
Вот и снарядил его Макеев на это занятие. Нашли бумагу, карандаши. А ещё и повезло. Среди буржуев судебный следователь нашёлся, он в молодости уголовные происшествия расследовал, а недавно ещё товарищем обер-прокурора в Сенате служил. Вот и вызвался помочь.
Снова вьюга в окнах мечется, клокочет злой ветер в трубах, заносит снегом окровавленный труп старого революционера во дворе.
Андрюха, послушав Макеева, подошёл к портрету княжескому, да штыком хотел в лицо дамочке ткнуть, чтоб не шлялась, если умерла. Не дал ему Макеев портить картину.
Из караулки Севастьяныч кричит. Сашка очнулся, говорит что-то.
- Я ведь улучил минутку, - шепчет матрос. Голова обвязана бинтом, руки тоже. Утром на извозчике в госпиталь отвезут. Сейчас пусто на Литейном. После стрельбы умчались все лихачи.
- Барыня только мимо проскользила, я к портрету, - Сашка морщится, тело ноет. – Схватился за раму. Думаю, разломаю, а холстину порву. И никуда блазниле этой не деться. Пропадёт сразу.
Зашёл в караулку Владимирский. Шепчет что-то Макееву. Тот лицом повеселел, хлопнул студента по плечу, молодец парень! И дальше Сашку слушать.
- Только я раму начал за угол раздёргивать, как меня кто-то в шею толкнул, - сипит матрос. Видно, силы уж кончаются, тяжко ему. – Оглянулся, там каторжный стоит. Полбашки обрито, в суконном бушлате, на затылке серая шапка-бескозырка. Я ему по роже заехал. Он покачнулся, в ноги мне упал, под коленками ухватил и через перила бросил. Я только закричал, и всё. Больше ничего не помню.
Глаза Сашка закрыл, дышит тяжело. Владимирский руку у него щупает, слушает, как жилка там бьётся.
- Когда дед у тебя приедет? – Макеев заволновался, жалко матроса.
- Оденется только, саквояж с инструментом у него всегда собран, - Владимирский поднял голову, пояснил другим. – Дед мой профессор медицины. Я на Гороховую позвонил, потом ему. В ВЧК сказали, до утра сидеть ждать, потом приедет кто-то. Подумал, что Сашка наш в плохом состоянии. Пока дожидаться кого-то, лучше дедушку пригласить.
Через час Сашку осмотрели, перевязали как следует по науке медицинской. Укол воткнули. Уснул спокойным сном матрос. Старый Владимирский суровый дед. Брови длинные, мохнатые, седые. Как сведёт их вместе, аж мороз по спине у всех. Сразу видать, матёрый профессор, бывалый.
Сашке помог, пошёл покойника зарезанного осматривать. Похмыкал, головой покачал, глядя на убитого надворного советника.
- Я его знал, - дед пил чай, сидя у окна. На Литейном снова носилась вьюга-позёмка, кидалась снегом в дома и переулки. – Мы в молодости вместе в кружке были. Книжки запрещённые читали, обсуждали, как Россию изменить. Даже готовились взрывать губернаторов и министров. Бомбы начали делать. Но кто-то жандармам сообщил, нас всех арестовали. В Петропавловской крепости сидели. Меня раньше всех выпустили. Отец знакомых своих уговорил помочь наказание умягчить. Сослали в Яренск на три года. Потом медициной занялся, так не до революций стало. Кармазинова больше не видал. Он столоначальником в канцелярии министерства торговли подвизался, кажется. Мне кто-то при случае говорил. А товарищей наших по кружку раскидала жизнь. Я и не встречался больше ни с кем. Самый активный у нас Гервег Анатолий был. Он в Алексеевском равелине сидел, так там и умер, говорят. Красавец писаный. По слухам, дама из высшего света за него хлопотала какая-то.
Старикан напился чаю, встал.
- Вот судьба. Почти полвека Кармазинова не встречал, а сегодня его труп в княжеском дворце осматриваю. Ну что там извозчик? Ждёт?
Владимирский-младший сбегал вниз, а лихач-то укатил.
Дед насупился было, потом рукой махнул.
- Посижу с вами, да и за раненым пригляжу, - решил.
Макеев со старшим патруля совет держат. Призрак призраком, а каторжный с ножом, это уже не шуточки. Все ходы в дворец были закрыты, окна все целы.
- Здесь он сидит где-то, - говорит Макеев, чиркая сырыми своими спичками, и наконец-то прикурив. – Надо всё проверить, а стены простучать, тайник, может есть. Шапка-то от него ведь осталась на балкончике. Вот она. Всё верно Сашка рассказал. А беспорядка допускать нельзя! Нам товарищ Дзержинский саботажников доверил охранять, а их беспаспортный каторжанин режет без приговора. Позор, стыдобища! Надо его отыскать. Может, он и верно делает, но на всякую резню мандат нужен.
Начали искать. И точно! В одном из залов стенка какая-то лёгкая на звук оказалась. Притащили из дворницкой ломы, ударили по штукатурке дружно.
Комнатка маленькая. Стол. А на нём гроб. Душно в комнатке. Гроб потрогали, тяжёлый, не пустой. Макеев подумал минуту, махнул рукой, вскрывайте домовину.
Вытащили гроб под лампочки в залу, да топорами крышку и поддели. А там каторжный лежит. Башка обрита наполовину, в суконной куртке, а в правой руке кинжал. Потрогал его Макеев, рука испачкалась. Смотрят, а это кровь свежая.
Позвали профессора по медицине. Тот увидел покойника каторжного, ахнул.
- Это же Анатолий Гервег! – закричал от волнения. – Предводитель нашего кружка. Как хорошо сохранился! В сухом месте, видимо, лежал, оберегали его.
Тут уж и вовсе все задумались. Как же так? Покойник что ли плешивого революционера зарезал?
Чтоб постов много не ставить, гроб с Гервегом утащили к портрету княгини. Рядом двух солдат поставили для присмотра.
Утром приехали из ВЧК*********, из ВРК, из РВСР, отовсюду комиссары. Сашка проспался, лучше ему стало, допросил его суровый трибуналец. С буржуев показания сняли, с караульных.
- Убийство это убийство есть, - трибуналец вытер вспотевшую залысину. – А наша власть есть власть закона и безсудных расправ допускать нельзя. Понимаешь, Макеев? Давай разбираться, что тут у вас было.
На бумагу всё занёс. Оказалось, что призрак княгини видели только Макеев и Сашка.
- С тобой ясно, - трибуналец пишет крупными буквами «не спал трое суток». – С матросом тоже. Упал, голову повредил, привиделось ему. А Кармазинова кто-то из арестованных зарезал. В то, что замурованный каторжник с ножом по дворцу бегал, никто не поверит. И я тоже.
Легко ему при свете дня рассуждения выносить, логику к фактам привязывать. Но. Тут Макеев сам расслабился, устал всё-таки. А трибуналец дело говорит. Никаких привидений не было. А как кинжал оказался в гробу? Да там и лежал. А Кармазинова другим зарезали. А на кинжале не кровь, а просто грязь. Мало ли там чего в комнатке этой накопилось за десятки лет. А профессор Владимирский, что осматривал и тело зарезанного, и труп каторжника, только плечами пожал. Не бывает, мол, такого, чтобы покойники с кинжалами бегали.
«Тело народного борца Анатолия Гервега похоронить с почестями на Марсовом поле, где герои упокоены. Литейный дом Юсуповой передать польскому обществу просвещения Махлевского. Гибель Кармазинова расследовать со всей революционной беспощадностью. Тов. Макееву за плохой надзор за арестованными вынести выговор, назначить тов. Макеева комиссаром в наркомате финансов. Дзержинский».
Приехавший домой старик Владимирский устало поставил саквояж в углу кабинета и сел в своё любимое кресло. Кожаное, глубокое кресло как будто ласково обнимало профессора.
Закрыв глаза, он посидел без движения несколько минут. Затем встал, раздёрнул шторы. В кабинет вошёл серый питерский день. Открыл саквояж, достал из него мятый конверт из толстой жёлтой бумаги, вытащил оттуда голубоватый листок, густо исписанный мелкими строчками.
Владимирский вновь уселся в кресло и стал читать письмо, найденное им в кармане каторжного бушлата Гервега.
«Дорогая моя Зинаида Ивановна! Не суждено нам больше увидеться. Вчера беседовал с ротмистром Загоруйко из Третьего Отделения. Он любезно пояснил мне, что за подготовку покушения на императора я, возможно, буду приговорён к безсрочной каторге. Я возражал, говоря, что мы не задумывали покушений на Его Величество. Но Загоруйко привёл с собой Семёна Кармазинова. Ты, любовь моя, должна помнить его. Мы как-то летом заходили к тебе. Он довольно рыхл, слегка плешиноват, нос длинный и мясистый. Кармазинов дал при ротмистре показания, что я готовил убийство царя. Какой подлец! Его за это показание отпустят на свободу. А меня, как Загоруйко сказал, могут и в безномерные арестанты определить. Это ни имени, ничего. Стану сидеть в сыром каземате, пока не умру. Прощай, моя яркая княгинюшка! Люблю тебя всем сердцем своим.
Целую и прощай!»
Смутные слухи, давно уже бродившие по Петербургу, после прочтения письма Гервега, стали для старика Владимирского ясными, как шпиль Адмиралтейства солнечным днём. Шептались, что Юсупова за огромные деньги выкупила тело умершего в Петропавловке своего фаворита. И это оказалось правдой. Спрятала его в своём дворце.
И разговоры об английской художнице-чародейке Кристине Робертсон тоже оказались правдивы.
- Дух княгини Зинаиды жил в картине, которую нарисовала британка, - бормотал про себя старик Владимирский, прикрыв усталые глаза. – И хотя сама Юсупова давно уехала во Францию, душа её была рядом с возлюбленным. Конечно, когда она увидела Кармазинова, этого трусливого фигляра и предателя, тут же известила Гервега. Любовь и месть. Это самые могучие силы в мире. Немудрено, что тот восстал из гроба. Отомстил за свою погубленную жизнь и не случившуюся земную любовь по полной мере. А британка-то какова! Ведь множество портретов она исполнила в Петербурге. И поди-ка, взять, так все с подвохом или секретом.
Старый профессор задремал, письмо лежало на столе. Выглянувшее вдруг солнце осветило кабинет; картины, висевшие на стенах, оживились. Вдруг с одной из них, где, исполненные акварелью, играли дети, соскочил мальчик в зелёном бархатном костюмчике. Он осторожно взял голубоватый листок со стола и резво скользнул обратно.
На портрете княгини Юсуповой видно, как её левая рука лежит поверх правой, держащей букетик ландышей. Если приглядеться как следует, то можно увидеть торчащий из-под левой ладони кусочек голубоватой бумаги. Это письмо её возлюбленного.
После того, как Анатолия Гервега похоронили по приказу Дзержинского, призрак княгини перестал бродить по Литейному дому.
Хватившийся пропавшего письма профессор приходил туда, но во дворце Юсуповой орудовали ловкие поляки, и ничего не знали ни о каких привидениях. Внук – студент Владимирский разочаровался в большевиках, перешёл к белым и после трёх лет сражений навсегда уплыл в Парагвай. Матроса Сашку, бывшего продотрядником, зарубили донские казаки во время Вешенского восстания. Токарь Севастьяныч, ставший командиром полка, погиб в польском походе. Товарищ Макеев стал дипкурьером, и его похитили в двадцать третьем году в Германии боевики Русского Общевоинского Союза. Тело его так и не нашли.
А успокоившаяся княгиня Юсупова уже сто лет безмятежно смотрит со своего портрета, и никого уж больше не тревожит.

* Манлихер – надёжная, удобная и скорострельная австрийская винтовка

** «Аврора» - крейсер русского флота. Считается, что выстрел из его орудия по Эрмитажу дал начало Великой Октябрьской социалистической революции (октябрьскому перевороту)

*** галоши, или калоши – обувь из резины или кожи. Служила для защиты другой обуви от грязи и сырости

**** «Собачья вахта» - время дежурства на флоте, обычно с полуночи до четырёх часов утра


***** контрик – контрреволюционер. К ним обычно относили офицеров, богатых людей, и всех, кому не нравились большевики или кто не нравился большевикам

****** шинели с красными отворотами носили генералы и приравненные к ним по Табели о рангах чиновники

******* «блазнилы» от «блазнить», «казаться». Употребляется в отношении нечистой силы и мистических явлений

******** домзак – дом заключения, ныне под ним разумеется следственный изолятор


********* ВЧК, ВРК, РВСР – Всероссийская чрезвычайная комиссия, Военно-Революционный комитет, Революционный военный совет республики